Стараться слушать не только «АукцЫон»

— Леонид Валентинович, в одном из ваших интервью вы сказали, что произведения, которые появляются сейчас, не несут той силы и мощности, как музыка прошлого. Так ли это?
— Есть книжка «Конец линии композитора». Разговор тогда шёл о конкретной композиторской музыке. О музыке, как мы понимаем, классической. Она перестала являться тем, чем была в XVII–XIX веках. Это не говорит о качестве музыки. Разговор идёт о некоей духовности, энергетическом посыле. Было время, когда Бетховен был не просто великим композитором, а вершиной духовной жизни. Он представлял верх интеллектуальной мощи европейской цивилизации в тот момент. Именно его творчество явилось как бы квинтэссенцией своего времени. В ХХ веке композиторская музыка, несмотря на то, что были великие композиторы, перестала быть ведущей. Властителями дум стали абсолютно другие вещи: джаз, рок-н-ролл и прочее. Музыка перестала быть ведущей. То, что сейчас называется музыкой — немножко другое. Не значит, что хуже. Для того чтобы она стала ей, ничего не надо делать. Потому что она ей никогда не станет. Обратно все не вернётся.

— Может быть, дело в религиозности?
— Дело не в религиозности как таковой. Дело во властителях душ. И во времена Бетховена были музыканты, типа менестрелей, трубадуров, мощное явление, которые пели песни развлекательного жанра. Но они были маргинальным слоем, состоянием. И их потихонечку задвинули.

Сейчас все наоборот. Трубадуры вылезли наверх. Все большие сцены и экраны занимают идолы — рок-музыканты, а в маргинальном положении находится классический музыкант. Произошла смена эпох. Почему и говорилось о конце композиторской музыки. Конец ее влияния, фавора культурной жизни. В книге речь идёт не о музыке, а больше о духовности, о том, в каком состоянии находится музыка в мире, в человеке, о влиянии культурной музыки сегодня. А музыка как таковая ни при чём. Она есть. Значимыми будут какие-то другие вещи. Смешно было бы во времена Бетховена думать о том, что будет какой-то «Битлз». Что это такое для того исторического момента? Какие-то люди из подворотни. И все. Тогда тоже такие были.

Речь идёт о композиторском искусстве, его мощи, которое сейчас утрачивается. Остались, конечно, композиторы, много, но…

Вопрос не о религиозности, а в отношении с Богом. После того, как Ницше сказал, что Бог умер, изменилось отношение к нему. Во времена Пёрсела было немножко другое отношение к Богу, а во времена еще более древние, григорианской музыки, несли свой колорит.

Как началась композиторская музыка в XIII веке? Это являлось выходом, когда человек почувствовал, что он более свободен. Во время григорианской музыки не было такого понятия религиозный — нерелигиозный. Были определённые музыкальные каноны, которые нельзя было изменять. Это была композиторская догма. Первый композитор сказал: «А почему это должно быть так? Я думаю, что должно быть так!» С этого и началась композиторская музыка. А теперь она закончилась…

Опера — вершина композиторского искусства. Это зрелище. А сейчас ТВ, кино, да что угодно.
Компьютеры… Язык другой. Появился и развивается. И когда говоришь об опере, имеется в виду ретро, установившаяся форма, которая была когда-то давно. Наверное, сейчас можно какие-то вещи назвать оперой, но все равно это будет классический кивок. То, чем занимаются другие музыканты, к ней очень трудно отнести. Музыка ли это вообще?

— Леонид Валентинович, а что можно назвать новым в музыке?
— В музыке нового множество. В том, что мы называем музыкой. А если говорить о каких-то конкретных мелодиях и прочем, то ничего нового и не может происходить. Мелодии, как говорил Бетховен, в воздухе летают. Меняется язык, выражение. А все остальное остаётся тем же самым. Сейчас такое богатство всяких приспособлений, приёмов, которые даже и музыкой не называются. Любой звук является конкретной краской, которую я могу использовать как угодно. Независимо от того «9 симфония» Малера, звук трамвая или речки. Это то, из чего можно делать какое-то звуковое изображение. Так же в любом другом виде искусства.

Если в средневековой опере надел маску — и ты уже лев или Ева, то сейчас средства изобразительности стали намного изощрённее. Сейчас идёт общее смешение всех языков, глобализация, границы размываются.

Классический пример. Был фестиваль тибетской музыки в городе Осло. Это довольно-таки странно. По-моему, ни одного из тибетских музыкантов там не было. Играли, в основном, европейцы. Тибетскую музыку. Странное мероприятие… Это и есть новое.

Появляется новый художественный язык. Смешно рисовать картины в духе ранних голландцев. Это бессмысленно. И вообще живопись смешна.

Когда вы украшаете свою квартиру, вы же не станете покупать картины сумасшедше дорогих мастеров. Вы спокойно купите репродукцию Волхова или что-то иное и спокойно повесите. Это и дешевле. На самом деле вам нужно создать определённое состояние в квартире. Вы его создали быстро и дёшево, и самое главное — качественно. С одной стороны, это довольно обидно, а с другой стороны, в этом есть правда — такое положение на сегодняшний день.

Так же и с музыкой происходит. Зачем собирать симфонический оркестр, писать гигантскую партитуру для него, оплачивать коллектив и задействованных людей, если ты можешь просто взять синтезатор и изобразить то, что ты хочешь дома, в спокойной обстановке. Ты знаешь своё определённое состояние. Искусство приходит немножко в других формах, не в написании партитуры, а создании образа иными средствами. Такова судьба.

— Музыка становится не творческой, а более технологичной?
— Творчество тут не причём. Есть другие средства. У композитора процесс творчества можно изобразить так: сидит дома и пишет ноты. Даже рояль не нужен. Он слышит музыку и пишет ее сразу. А здесь требуются какие-то другие вещи: видеокамера, компьютеры. А творчество заключается в том, как это все слепить так, чтобы было выразительно и ярко.

— Но сегодня легко задать определённые рисунки, например, той же боса-новы, и не выдумывать радио.
— Вы говорите о том, как технически воспроизвести то, что вы уже слышали. Вам нужно боса-нову? Легко. Я ее сделаю за пять минут. Но это как раз и есть ремесленничество. А творчество заключается в том, чтобы создать новое. Новое по сути. Вещь, которой раньше не было. Не боса-нову, а музыку, которую можно придумать и написать, хотя это нереально. Как ты можешь передать скрип ногтя по стеклу? Это невозможно записать на ноты, но и провести надо так, чтобы было художественно. А если вы еще используете какое-либо видео, свет, цвет, а если еще и сами себя пишите, лицо, гримасы… Как это составить убедительно все вместе и является творчеством.

— Сейчас преобладает ремесленничество?
— Оно всегда было. Я бы не сказал, что его сейчас больше, чем было сто лет назад. Композиторов выпускали массу, писателей, художников. Работали целые институты. И что? Мы много их знаем? Много прочитали? Сколько макулатуры! В музыке точно такая же история. Настоящих талантов всегда было не так уж много, единицы. Факт, что ремесленничество было всегда. Если подходить с той точки зрения, что задать боса-нову, то, конечно, для этого не нужно никаких особых творческих порывов. А если говорить о какой-то конкретной песне — тут надо что-то придумать.

— Можно ли назвать творчеством рэп, использующий куски классических произведений?
— Я не поклонник рэперов. Опять же из всех рэперов, которых я слышал, по-настоящему выдающихся не так много. Это какая-то коммерческая история. А почему бы и нет? Там же нет претензий на какую-то большую музыку и поэзию. Хотя, может быть, среди них и есть талантливые люди, мне сложно сказать — не увлекаюсь ими.

— Леонид Валентинович, какая творческая обстановка для вас может считаться наиболее идеальной?
— Мне вообще нравится творчество. В любой его ипостаси. Даже не обязательно это было связано с музыкой.

— Обилие модных тусовок, шоу-бизнес, коммерционализация повлияли на качество рок-музыки?
— Почему? Вы много не слышите настоящей музыки, потому что она некоммерческая. Но ее много. И потом страна сегодня перевёрнутая. Масса всякой музыки. Заходишь в магазин — масса некоммерческой музыки, громадное количество. Так во всех странах. У нас, наверное, это меньше, потому что у нас вообще мало музыки и всего остального.

Некоммерческая музыка на рынке дороже стоит. Это так. Чем лучше музыка, тем она дороже. Просто не все ее будут слушать, но все равно найдутся ценители. А музыка попроще… Немногие бегут на Вернера. Если смотреть на его живопись, то думаешь, что там должны стоять безумные толпы, с давиловами, с записями очередей за год вперёд. Но не стоят же! Кому это нужно? Понимаю, что это одна из вершин живописи. Кто-то понимает. А кому-то, большей части, интересно смотреть выставки голого тела.

— Авангард, гламурное творчество…
— Авангард бывает тоже вот те нате. Гламур — это не авангард. Это они придумали для себя термин и радуются сами от себя. Ну и пусть радуются!

— Вам в радость выступать с «АукцЫоном», но, тем не менее, у вас множество сольных проектов. В чём вы видите преимущества работы сольно и с коллективом?
— Преимуществ я не вижу ни там, ни там. Они разные по сути. Какие-то вещи я не могу сделать с «АукцЫоном», мне это и в голову не приходит. А какие-то штуки не могу сыграть один. Даже на физиологическом уровне. Это опять же разные технические средства. Могу так, а могу и по-другому.

— Когда вы впервые взяли в руки гитару? Кто был вашим первым учителем? На какой музыке вы учились играть?
— Первые аккорды мне показывали еще в деревне, в году 1976. Мне было 12 лет. Мой приятель показал мне первые блатные аккорды. Тогда же мне и купили гитару за 7 рублей 50 копеек. Пели Высоцкого, еще кого-то. Но мне и тогда уже нравилась неблатная музыка, уже тогда хотелось играть рок.

Не помню уже, что тогда слушал. У меня и магнитофона не было. Он стоил больших по тем временам денег. Чтобы подарили магнитофон, надо было постараться. По-моему, он появился у меня в году 1977–1978. Тогда стал слушать «Пинк Флойд», «Rush», «10 CC», «Queen». А с такими группами, как «Doors», я столкнулся позже.

— Вы поклонник классической музыки. Что вам более всего нравится из классики?
— Люблю Баха, Вивальди, Малера, Бетховена, русскую классику — Мусоргский, Бородин, хотя меньше. Вершиной для себя считаю Вагнера и Малера. Мне нравится более театральная музыка. Родители привили интерес. На слух она мне более близка. Из современных мне нравится Мартынов.

— Вы предпочитаете использовать для своей музыки творчество различных поэтов. Джойса, Дмитрия Озёрского, Анри Волхонского, Велимира Хлебникова. Как поэзия ложится на музыку?
— Трудно сказать. Мне нравится какой-то момент, я проникаюсь этим. Что-то получается, что-то нет. Есть какие-то вещи, которые принимаешь близко. Поэзию практически не читаю.

А как получилось с Хлебниковым? Прочёл несколько его текстов и ощутил некое внутреннее состояние, которое было близко мне. Понял, как это можно сделать конкретно для себя. Я же не литератор. Я слышу, как это звучит. Для меня достаточно одного звука. Хлебников меня и поразил тем, что я впервые услышал поэзию, в которой ритм, звук и глубинная энергия первична, чем вещи, которые мы привыкли считать смыслом.

Вот мы сейчас как раз с Мартыновым беседовали. Он высказал классную мысль, что с Пушкина на самом деле началась болтовня в нашей литературе. Вся русская нация была молчаливой, были знаковые вещи, которые не надо было объяснять. А «Евгений Онегин» — светская болтовня, которая в большинстве не несёт в себе ничего. Кроме каких-то единичных моментов.

А Хлебников как раз тот человек, которой этой болтовни избегал. Он понимал, что прочее болтовня, а то, что пишет он — не болтовня. Вначале было слово.
Хлебников это прочувствовал для себя и сочинял тексты совершенно другого уровня, которые и являются новой эпохой в поэзии. Рок-музыка — это продолжение тех футуристических исканий.

— Но вы и сами пробовали немного сочинять стихи.
— Иногда у меня появляются тексты, но появляются к конкретной мелодии, и подобное бывает очень редко. Просто так я не пишу. Я не задавался такой целью, потому что у меня не рождается никаких слов, не знакомо. Какие-то музыкальные фразы в голове иногда возникают. А вот словесные — нет. Для меня все едино.
— Вы помогли раскрыться группе «Ленинград». Что вас побудило это сделать?
— Было любопытно попробовать сделать что-то непривычное. Мне было интересно заниматься записью, экспериментировать. Это был опыт. Не я играю, а со стороны слушаю. Заодно и помогал, конечно. Работал как саунд-продюсер. Слушал, подсказывал, помогал выстраивать звук.

— Популярность «Птицы» отвернула вас от музыки подобного плана. Успех среди масс населения — это неправильный выбор пути для вас?
— Альбом «Птица» мне не нравился и не нравится по одной простой причине, что эта работа сделана топорно. Не нравится доморощенность. А не вовсе потому, что альбом имел коммерческий успех. Мне на это наплевать. Это не является для меня главенствующим. Если он есть — пусть будет. Я не против. Просто думаю, что масса замечательной музыки, которую я знаю, не пользуется коммерческим успехом. При этом нисколько не умаляет ее как музыки. А авангард… Для меня творчество — по сути эксперимент. Рождается что-то новое, чему удивляюсь даже сам. А когда ты делаешь какую-то заданную кальку, если кому-то нравится — ради бога, кому-то нравятся эти «достоинства». Чтобы добиться каких-то интересных вещей, нужно иное. Авангард или что толкает музыку в себя.

Рутину нельзя делать. В какой-то момент от нее начинает тошнить.

Песни были удачные. Этот процесс самый неконтролируемый. За исключением ударных песен.

Это как ощущение. Входишь в дом, висят картинки. Смешно, если на всех стенках один и тот же сюжет. Это выглядело бы очень дико, ужасно. Когда вообразишь, что ты создашь еще десять таких «Птиц», то становится грустно. Кому-то это нравится. Развиваться в этом направлении, делая одну картину, все время улучшая ее качество. Мне интересно параллельно заниматься и улучшением качества, и чтобы картинки были разными.

— «АукцЫон» появился во время начала творчества таких групп, как «Алиса», «ДДТ». Эти группы сильно изменились с того времени, коммерционализировались. Некоторые утверждают, что «АукцЫон» остался тем же. Ваша точка зрения?
— Слава богу, он поменялся. Дух сохранился. Мы изменились. Мне кажется, что «Алиса» и «ДДТ» как раз меньше поменялись, чем «АукцЫон». Слышал последние песни Кинчева. Я перенёс уже эту историю и давно спокойно к этому отношусь. Он по-прежнему пишет такой же крепкий хард-рок, крепкие тексты. Но это не суть. все осталось, на мой взгляд, таким же. Для меня как раз это большая беда. А может быть, пусть он будет лучше такой, чтобы не в худшую сторону измениться.

Было бы интереснее, если бы он начал открываться в каких-то других выражениях.

все, что изменяется, изменятся лишь по смыслу. Если он в прошлом говорил «люблю», сейчас говорит «не люблю». Это абсолютно одинаково, бессмысленно. все это привязано к какому-то времени, к себе, к чему-то. Это глупая поэзия, не интересная.

Интереснее, когда делают вещи, находящиеся над временем, под ним или изнутри. Это и есть живая поэзия, которая безвременна. Она более оторвана и, соответственно, более сумасшедшая. В то же время более жизненная и правдивая.

Я слышал, что делает группа «Пилот». Одна песня, которую я слышал, на Кинчева похожа, другая — на Цоя. Сыгранно все уверенно, убедительно. А на мой взгляд, это тупость. Для меня уж лучше живой Кинчев. Лучше так, чем «под «Алису». Это уж совсем примитив.

— «Когда, в какой момент истории родился «АукцЫон»? Кто сказал «а»?
— На мой взгляд, это был конец 1985 года, когда стали играть по тем временам необычно. А кто сказал «а», точно не помню. На тот момент у нас уже была вполне сложившаяся группа. И был барабанщик Игорь, единственный, который умел более-менее играть, и Гаркуша был.

— Ваши пожелания всем любителям творчества «АукцЫона»?
— Стараться слушать не только «АукцЫон» — столько всего происходит! Держать хвост по ветру, морковку. В жизни много есть хорошего. Как и гадостей полно. Побольше улыбаться. Есть побольше, а то ледник какой-то на нас полезет или еще что-нибудь. Или другие проблемы начнутся…