Анна Фроловцева: В сериале «Воронины» на данном этапе только я

О сериале «Воронины», о ролях в кино, путь артиста, первый выход на съёмочную площадку, об учителях, о поэзии

Интервью Анны Фроловцевой от 25 февраля 2010 года

Анна Фроловцева. Фото infovoronezh.ru

Евгений Гаврилов: — Анна Васильевна, в каких проектах вы заняты сегодня?
Анна Фроловцева: — На данном этапе только в сериале «Воронины». В театре идёт репетиция новой пьесы, но говорить что-то рано, потому что это антреприза, которую мы пока не сделали.

— Чем вас привлекает антрепризный театр?
— Мы собираемся, делаем спектакль, отыграли его, далее репетируем следующий. По времени мне это удобней.
Может, поначалу и было стремление к стационарному театру, но сейчас его нет. Много другой работы.

— В сериале «Воронины» могли бы выделить какой-либо сюжет?
— Каждый сюжет, когда ты его сделаешь, сыграешь, становится для тебя родным. Это же часть тебя. Невозможно сказать, что — это или это для меня близко. Сюжеты все родными становятся. Идёт одна линия. Всё пропускаешь через себя при предлагаемых обстоятельствах.

— Есть ли трудности при выходе из образа?
— Ещё по Станиславскому известно, что «всё оставляется на вешалке». Почему я должна это переносить в семью? Может, есть какие-то элементы, которые замечают близкие, но стараюсь их не прессовать.
А потом на данном этапе живу одна. Езжу к детям, и дети ко мне с внуками приезжают.

— Как отмечают близкие ваши роли?
— У меня маленькие внуки — 3,5 и 5,5 лет и никаких комментариев дать не могут, а сын с невесткой не дают никаких советов. Я спрашиваю: «Ну, как? Телек смотрели?» — «Всё нормально!»
Они знают, что в жизни я другая. Вот и всё.

— Какую работу до «Ворониных» вы считаете для себя особо ценной и дорогой?
— Каждая работа ценна и дорога. Всё равно ты в неё вкладываешь частицу себя. Не могу отделить маленькие и большие роли. Всё равно вкладываю в образ часть своей души.

Из последних отмечу «Всегда говори всегда — 3». Эта роль очень дорога потому, что это — моё возвращение. Когда у меня умер муж, была в жутком внутреннем состоянии, и даже перенесла в роль эту боль, то, что было у меня внутри. Это — начало новой моей жизни. Как говорю: «До и после». До смерти и после смерти мужа.

— Можно назвать ваш путь в артисты сложным?
— Нет. Это не сложный путь. Это мои юношеские завихрения. Я ушла из дневной школы, потому что сказала учительнице всё, что про неё думала. А у нас тогда было 11 лет, школа с уклоном. Мы были бы воспитатели детских садов и ясель. И вокруг не было ни одной школы с таким уклоном.
Мама даже не знала, что я забрала документы из школы. Просто шла по улице и прочитала: «Мужские и дамские мастера высшей квалификации». А я всё время хотела стать артисткой. «Так, это мне надо! Я же буду актрисой, значит, должна себя причёсывать. Это мне нужно, я должна уметь всё».
Я всё делала целенаправленно. Никакой сложности здесь не было. Шла по улице, увидела объявление, прочитала и решила.

— А как же работа перфораторщицей ЭВМ?
— Это я перекантовывалась. Когда в первый год я не поступила в театральный с четвёртого тура, мне предложили поступать на периферию в другой вуз. Если бы я «полетела» с первого тура, то вообще бы не пришла больше в театральный. А поскольку всё прошла, меня уже поздравляли, что поступила, и что-то не прошло, решила, что буду поступать на следующий год и в Москве.
И мне предложили поработать перфораторщицей. Там было свободное время, а мне оно было необходимо. Я ходила в театр, занималась. В этот год снималась в массовках. Для меня в этом плане никакого напряжения не было. Всё шло как бы по плану. За этот год я должна была подготовиться.

— Когда вы впервые вышли на съёмочную площадку?
— Это было в картине «Щит и меч», фильм Владимира Басова. Помню, как из меня сделали немку в розовом платье…
По-моему, даже ещё раньше. Это был фильм «Николай Бауман», где мы играли ночью, снимали на «Мосфильме» и у меня был такой текст: «Я хочу, чтобы настало такое время, чтобы билет в „Художественный театр“ можно было достать без очереди». Помню, потому что мы жгли костры и стояли за билетами во МХАТ, «Художественный театр».

— Какие роли вам предпочтительны: комические или трагические?
— Если говорить про амплуа, я — характерная героиня. А характерная героиня, как говорили, может играть всё. И трагедию, и комедию. Не могу играть, как у нас раньше называли, «голубых героинь». У меня просто фактура не та. То, что моя фактура позволяет, то и делаю.

Ролей было много и разных. Если роль мне нравится, надо найти какое-то слово или то, ради чего это делается. Находишь, почему ты это делаешь, чтобы внутри у тебя было. В каждой роли есть своё оправдание. Даже если роль отрицательная.
Наверное, каждый артист это делает. Это моя профессия.

— Кто были вашими учителями?
— Наверное, художественный руководитель Виктор Иванович Коршунов. Он говорил: «Актёрами вы можете не быть, но людьми вы быть обязаны».
Мы уже были артистами. Он подчёркивал, что в жизни мы должны быть ещё и людьми. Это не значит, что кто-то из нас артистом может быть или не быть. Нет, это всё подразумевалось в совокупности.

И ещё у нас была Павла Захаровна Богатыренко. Она меня сформировала. С нами разбирала роли, сидела, нанизывала «петельку-крючочек». Сейчас, наверное, таких педагогов нет. Она сформировала всех, кто у неё учился.

Это настолько кропотливая работа разобрать произведение: как, почему, зачем? Ты даёшь петельку, а тебе — раз! — крючочек, ты крючочек, а тебе петельку. Каждый друг за друга, партнёр за партнёра цеплялся. Павла Захаровна Богатыренко — вообще чудо!

— Откуда у вас стремление в артисты?
— Мне кажется, я родилась с этим решением. Папа у меня инженер, мама — тоже. Папа хотел, чтобы я пошла по его линии, но родители были не против моего выбора.

Даже не помню, когда это решение ко мне пришло. Пошла в театральный кружок, потому что хотела этим заниматься. Этого хотела, другого как бы не мыслила.

— Был кто-то ещё со школы, кто связал своё будущее с театром и кино?
— Был кроме меня ещё один мальчик. Правда, он стал не актёром, а режиссёром.
А вообще, мы до сих пор встречаемся со школьными друзьями, всё вспоминаем. У всех разные профессии. Кто дипломат, кто врач, кто психолог. Шестого числа собирались, но меня не было, потому что была занята в съёмке. Они говорили: «Аня, ну как мы без тебя?».

— Вам ещё присущ и организаторский талант?
— Какая-то жилка есть. Я общительная, могу поговорить, договориться.
Идеи заняться чем-то другим, конечно, были. Но это отнимало много времени. Утром репетиция, вечером спектакль, днём надо что-то ещё сделать. Дому стала уделять не то внимание, какое нужно было. А у меня на первом месте всегда стояла семья.

— Кому вы обязаны вашим характером?
— Всегда хотела честности. Учительница поставила мальчику не ту оценку, которую он заслуживал. Я встала и сказала: «Вы бы мне за это поставили пять, а почему ему три с минусом?». При том понимала, что он это учил. Я считала, что это несправедливо.

Даже наоборот, человеку, который учил, а до этого не делал этого, надо наоборот завысить оценку для того, чтобы у него дальше было стремление это делать. А зачем сразу на корню это убивать?
Учу ли я, или не учу, мне всё равно это поставят. А я не буду учить! Надо даже иногда авансом поставить, для того, чтобы у человека дальше было желание это делать. Это моё мнение.
Мне сын всегда говорит: «Ты — наш Макаренко».

У нас все говорили, мама и папа: «Ну, как ты без этого?». Это с кровью вошло. Все говорят, что надо быть честным, правдивым, ответственным. Это всё как бы естественно. Честность — неотъемлемая часть человека.
Это пыталась передать своим детям. Иногда даже говорю сыну: «Ты помолчи чуть-чуть. Что же ты всё стоишь за правду». А он мне: «Ты же нас сама этому учила!»
Есть, наверное, какая-то определённая грань. По молодости она сильно выражена. Сейчас, когда что-то прожила, что-то нажила, иногда думаешь, что в какой-то момент лучше смолчать. Это как-то сложилось по жизни.
Но если просматривать прошлое: это и это, я бы сделала всё также. Потому что очень ценю дружбу. Друзья мне очень в жизни помогали, и я им помогаю. Очень люблю и умею дружить. И когда вижу, что по отношению к моим друзьям идёт нечестность, а мне говорят: «А вот ты должна здесь подписаться!», отвечаю: «Никогда!».

Сегодня пойду вечером в Дом актёра, где приятель делает вечер. Надо сходить. Он просил: «Приди, поддержи меня». Это друг, с которым мы общаемся более 25 лет. Один из немногих моих друзей. Друзья помогали мне во всех тяжёлых ситуациях.
Друг — это не тот, который познаётся в беде. В беде мы всегда понимаем и подставим плечо. Если друг тебя понимает в радости и вместе с тобой её разделит, а не позавидует — вот это друг! В беде мы поможем всегда, а вот при удаче, чтобы друг вместе с тобой порадовался — дорогого стоит.
А театр — это семья, где ты живёшь с утра до ночи. Из семьи сор не надо выносить. В каждой семье что-то бывает. Если уходишь, то уходи интеллигентно, красиво, без всяких…

— Ваши друзья связаны с вашей профессией?
— И связаны, и не связаны.

— Есть ли отличие провинциального и московского театров?
— Я к Челябинскому театру отношусь очень трепетно. Это первый театр, куда приехала, когда мой муж подписал распределение в Челябинск. Попросилась туда же. У меня по отношению к этому театру очень теплые воспоминания, ощущения. Московский театр немножечко пожёстче.
Может, в Челябинске была молодость, другое ощущение… Это так же, как прочитаешь книжку — у тебя одно ощущение, а через два год ты её перечитываешь — для тебя всё по-другому. Прожила два года: что-то нажила, что-то поняла и на какие-то вещи смотришь по-другому.

Когда мы проживаем года, с нами что-то происходит — хотим мы этого или нет. И мировоззрение по одному или другому поводу меняется.

— Вы много в жизни читаете?
— Сейчас, откровенно, мало. Некогда. Даже иногда обидно, что нет времени.
Очень многое хочу перечитать, много произведений. Думаю: как только, так сразу. Думаю перечитать Габриэль Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Сейчас она у меня на самом видном месте. Хочу это перечитать.
Хочу перечитать Марину Цветаеву, Анну Ахматову…

— Вы любитель поэзии?
— Я люблю поэзию. Обожаю Михаила Лермонтова:
«И впрямь Авдотья Николавна
Была прелакомый кусок.
Идет, бывало, гордо, плавно —
Чуть тронет землю башмачок;
В Тамбове не запомнят люди
Такой высокой, полной груди:
Бела как сахар, так нежна,
Что жилка каждая видна…». И так далее.
(«Тамбовская казначейша», отрывок — прим.ред.)

— Вы читаете стихи со сцены?
— Когда, встречи со зрителями, конечно, читаю. Кроме вышеназванных, читаю Якова Полонского, Евгения Евтушенко. Обожаю из произведений Евтушенко — «Казнь Стеньки Разина». Оно когда-то было запрещено, а что нельзя — очень интересно. Сразу взяла его на вооружение. Там есть, что читать, есть, что делать:
«И под визг стрелецких жен,
под плевки со всех сторон
на расхристанной телеге
плыл в рубахе белой он.
Он молчал, не утирался,
весь оплеванный толпой,
только горько усмехался,
усмехался над собой:
«Стенька, Стенька, ты как ветка,
потерявшая листву.
Как в Москву хотел ты въехать!
Вот и въехал ты в Москву…
Ладно, плюйте, плюйте, плюйте —
все же радость задарма.
Вы всегда плюете, люди,
в тех, кто хочет вам добра».
Обычно, что затрагивает, что у тебя болит — то ты и выбираешь.

— Ваши пожелания всем любителям сериала «Воронины» в городе Бийске?
— Смотрите, радуйтесь и не грустите!
Дети должны пройти свой путь. Родители должны помогать, но не наседать. И всегда быть рядом. Мои дети знают: я им не диктую, но они знают, что мама всегда рядом и всегда поможет.
У каждого человека свой путь и он должен сам его пройти и почувствовать: что туда, а что не туда. Да, мы можем помочь. Мы должны помочь, но в пределах. Дети сами должны решать. Нас не будет, а дальше им жить. Они должны научиться жить сами.
А если мы всё время будем за ними ходить, нас не будет — и всё! У меня много примеров: мамы не стало и человек ничего не умеет, ничего не знает. Мы можем только помочь и чуть-чуть подкорректировать. Чуть-чуть! Иногда это чуть-чуть переходит грань. А не надо!
Всех благ вам!